И вот уже
"Я не то чтобы очень хорошо помнил Вадима Имаса и его жену Наталью, но помнил достаточно для того, чтобы узнать их на фотографии под текстом о расстрелянных 31 августа боевиками ХАМАСа Ицхаке и Тали Имас. Вадим и Наталья уехали в 91 году не просто так, а с целью стать настоящими евреями. Насколько могу судить, они добились своего. Вадим посвятил себя подвижническому служению Храмовой горе. Раввин Гедалья Гинзбург говорит о нем и Наталье как о праведниках. Патриоты страны, в которую они приехали по большой любви, которой служили и за которую погибли. Наверное, это и есть счастливая жизнь. Но я вспоминаю девяностый год, когда мы с ВН зашли к Вадиму в студенческом общежитии за какой-то понадобившейся вещью, и увидели, что он молится.
Поначалу его раскачивания напомнили мне тренера Лобановского, но я кстати вспомнил выраженьице: "как еврей на молитве", а ВН шепнул: "подожди, он скоро", и мы стали ждать тихонько ходя по комнате. Потом Имас дал нам искомое, но меня в его обращении с нами удивила какая-то не принятая среди студентов, а потому неприятная сухость. Потом мне рассказали, что они всерьез ударились в поиск корней, что жена Вадима вроде бы стала вдруг разговаривать с нарочитым, как из одесских анекдотов, акцентом. Вскоре Имасы эмигрировали или, если смотреть с другой стороны, репатриировались, и до последних дней я о них не слышал. Но та последняя встреча в общежитии засела у меня в душе какой-то занозой.
Дело не в том, что мы помешали Имасу молиться, я бы как раз понял эмоции человека, уставшего от студенческой бесцеремонности. Тут было другое. Я до того момента и вовсе не знал, что Имас еврей, поскольку не привык обращать внимание на национальность. Но после того случая я почувствовал, что стал для своего шапочного знакомого уже не таким же точно шапочным знакомым, а одним из какой-то анонимной массы не своих, чужих. Совсем чужих, по ту сторону какой-то невидимой мне стены. Было четкое понимание, что постучавшись туда, я уже не буду иметь права ответить "свои" на вопрос "кто?". Предыдущая жизнь не давала мне никакого опыта неполноценности, и теперь это ощущение невидимой стены (в годы, когда ломались все видимые!) вызывало легкий приступ онтологической паники."
Ну и дальше следует рассуждение о религии и о том, что верующие смотрят на "не-своих" свысока, и вообще все эти выборы в том время совершались несерьезно, а потом становились зверски серьезны.
Финал такой:
"И я не могу понять, как относиться к судьбе Вадима и Натальи. При строго определенном "повороте головы" я нахожу такую точку, из которой вижу героев и праведников. Но чуть моргну – и снова вижу обычных ребят, которые двадцать лет назад могли бы начать собирать марки или сочинять стихи. И тогда шестеро их детей не остались бы сиротами."
Такой вот кусок мимоходом брошенного в свежую могилу говна.
Знаете, если выбирать между людьми, у которых в друзьях
При всех религиозно-национальных заморочках.
И еще одно. Если бы они не уехали в Израиль, у них почти наверняка не было бы шестерых детей.